Нашли отРАДУ. «Я специально культивирую в себе невежду и неуча!» — признался «ЗН» балетмейстер Раду Поклитару

Театру «Киев модерн-балет» скоро девять месяцев. Но «роды» уже состоялись. Причем успешно. Руководитель этого авторского театра Раду Поклитару (его часто относят к категории модных балетмейстеров-космополитов) на днях осчастливлен премией столичного управления культуры «Киевская пектораль». Нынешний трофей как бы обозначил заметную успешность и нового театра Поклитару (почти всегда аншлаги, когда бы ни играли на арендованной сцене Театра имени Ивана Франко), и отдельного премированного спектакля «Кармен-TV», где чувствуются мотивы Бизе-Мериме, но еще больше ощутим сам неукротимый Раду.

— Сегодня открытие любого нового театра в Киеве даже не редкость, а скорее невидаль. Вам же за короткое время удалось и отрезонировать в столице, и сделать «Киев модерн-балет» едва ли не брендом. Может, есть особый секрет? Или какие-то фирменные «заветы» для коллег по цеху?

— У меня всегда была мечта иметь свой театр. Будучи свободным художником, замечательно себя чувствовал. Но со временем начал понимать, что спектакли без моего постоянного присутствия сходят со сцены через один-два сезона. И нередко идут в том виде, в котором бы не хотелось их видеть. Авторский театр — возможность делать именно свое дело: и для себя, и для труппы. Идея создания «Киев модерн-балета» возникла не столько у меня, сколько у нашего мецената Владимира Филиппова. Так как длительное время мы дружим, и я ставил «Силы судьбы» в его же фонде искусств.

— Похоже, думаете и о своем помещении в центре столицы? Уже есть какие-то наметки?

— Слава богу, сейчас при поддержке управления культуры и мецената мы получили в пользование офис в Музыкальном театре для детей и юношества. Это счастье иметь свой «дом» или хотя бы несколько квадратных метров. Также арендуем на длительный срок один из балетных залов в этом театре.

— Насколько вам комфортно в украинском балетном социуме, с учетом достаточного опыта работы в разных странах? Не чувствуете ли себя у нас в чем-то ущемленным? Если, скажем, сравнить ваши труды творческие в том же Большом театре России?

— Думаю, что наш театр можно позиционировать в контексте общих течений мирового балетного театра, ведь в украинском балетном контексте аналогов ему все равно нет. И под каким бы углом вы бы ни посмотрели — мы все равно одни.

Знаете, ведь даже в Москве ситуация в балете не очень обнадеживающая. Скорее, более продвинутая московская критика в области балета (несмотря на то что и там мало настоящих балетных обозревателей). Но московские журналисты, которые пишут о балете, делают это намного острее и ядовитее. Почему, собственно, там можно говорить об ощущении скандала и противостояния.

В Киеве такого нет. Правда, бывает большой пиар: много анонсных материалов, а вот после премьеры тишь да гладь. Это полная загадка для меня. Как правило, на премьеру приходит 50 аккредитованных журналистов, а выходит… две-три рецензии. Впрочем, мы счастливы, что они хотя бы есть! И мне мне совершенно все равно, плохие они или хорошие. Вспоминаются замечательные слова Сальвадора Дали, который говорил молодому Морису Бежару: «рецензии надо взвешивать не читая — если общее количество растет, то твои дела идут здорово. А что в них написано — не имеет значения: весят они одинаково».

— Можно ли говорить о некоем манифесте или хотя бы программе-минимум «Киев модерн-балета»? Куда двигаетесь, к чему стремитесь?

— Хотелось бы стать театром, который занимается настоящими историями, обращается к общепризнанным и общеизвестным сюжетам. Чтобы был просто танец ради танца. В современном балете часто говорят: балет не должен унижаться, используя в качестве подпорки литературу, так как он самоценен сам по себе (мол, музыке или абстрактному искусству не нужна подпорка).

Но я считаю, что балет в первую очередь — это театр. И высшее достижение театра, к которому необходимо стремиться, это ощущение катарсиса в финале (как бы это банально и затасканно ни звучало). Если хоть на йоту сможем приблизиться к этому, значит, идем правильным путем. А все попытки играть в чистое искусство и возвышенную холодную красоту, на мой взгляд, по отношению к театру — от лукавого. Это неправда! Когда человеку нечего сказать и он не может задеть за живое зрителя, тогда и возникают такие «игры форм». Притом, что литература как помощница балета ни в коей мере не унижает хореографию и не делает ее менее ценной.

— А с чем тогда связан ваш перевод стрелок с позиций классического балета на пунктир модерной хореографии?

— Я долго занимался классическим балетом. И когда начинал ставить, первые мои опусы были достаточно академичны. Но совершенно неожиданно появилось предложение поставить небольшой балет в современной эстетике для конкурса в Италии. Когда попробовал, с удивлением обнаружил, что это у меня получилось куда лучше, чем строгие академические постановки. Намного мощнее, интереснее — для меня. И главное, что зритель это принимал лучше.

Тогда я и понял, что надо пытаться двигаться именно в эту сторону. Это было осознанное решение. Но я отдаю себе отчет в том, что, возможно, пытаюсь сохранить некую творческую «девственность» в отличие от моих коллег-хореографов, которые занимаются современным танцем. Я ведь принципиально никогда не брал никаких мастер-классов и не изучал никаких техник. Я как бы специально культивирую в себе невежду и неуча!

Вы не поверите, но совершенно ничего не понимаю в модерновом танце, и вообще в стилях не разбираюсь: это для меня полная загадка. Я никогда этому не учился. Но для меня важен сам театр балета, говорящий на языке, понятном большинству людей. Это тоже условная система. Но система, которая строится на предпочтениях одного человека. Наш театр — авторский. И язык его определяется именно личностью хореографа.

— Значит, нет в балете знаковых личностей, к которым вы апеллируете?

— Я люблю хореографов, но не хочу насыщать свое тело чужими техниками. Это совершенно другое. Можно любить уже готовый спектакль — как продукцию. Но прийти в зал и готовить себя по определенным алгоритмам, по какой-нибудь «кулинарной книге» мне неинтересно. Возможно, я обедняю свой язык, но лучше пусть именно таким и будет мой словарь.

— К вопросу о «словаре». Спектакли у вас эклектичны. Эклектика — это показатель авторского стиля или же только поиск новых средств выразительности?

— Мне нравится смешивать разные коктейли, это правда. Нравится брать для этого давно испробованные ингредиенты, которые я до этого еще не смешивал. Интереса большого в том чтобы специально вычищать спектакль до состояния чистого балета, у меня нет. Наверное, когда я перепробую все рецепты и коктейли, я приду опять к дистиллированной воде.

— Вы смешиваете ингредиенты и в музыкальной составляющей собственных постановок. Порой, достаточно рискованно.

— Идеи и черновые монтажи, как правило, мои. А потом всегда появляется замечательный человек и большой художник звука Александр Курий — довольно известный звукорежиссер, работающий в Театре на Левом берегу. И тогда начинается настоящая работа. Мы очень много времени проводим вместе перед каждым спектаклем.

— Можно ли говорить о том, что зрелищность — ваша самоцель?

— Не бывает балета хорошего или плохого, а бывает скучный и нескучный. Если мы пытаемся говорить о каких-то серьезных вещах и глубоких эмоциях, то это вовсе не обязательно должно быть скучно! В любом случае мы в первую очередь делаем шоу, а потом уже все остальное. Так что зрелищность — не самоцель, а один из необходимых обязательных компонентов. Это некое соотношение актов, которые вызывают интерес зрителя. По поводу символичности всего происходящего могу сказать, что я всегда фантазирую, позволяя себе далеко уходить от изначальных замыслов. Кроме того, позволяю актерам предлагать что-то свое. Поэтому говорить о глубокой и продуманной символичности не имеет смысла. Танец условен по своей природе. И в любом случае появляются какие-то символы, потому что это сочетание определенного сюжета и абсолютно условного способа его пересказывания.

— В вашей труппе сегодня стабильный состав? Или же предполагаете расширять штат после того, как в Киеве дело заладилось?

— На данный момент, полагаю, у нас достаточно устойчивое состояние труппы. Конечно, будет текучка… Этого не избежать. Ни в одном театре мира не бывает стабильных коллективов. С некоторыми подписали контракты на год, а с некоторыми — на два. А это накладывает обязательства. И в первую очередь на меня.

Я хотел бы, чтобы «звездой» театра «Киев модерн балет» был сам коллектив, а не кто-нибудь в отдельности. И если у кого-то есть интересная работа в том или ином спектакле, то для меня важно, чтобы актер свободно перевоплощался из одного образа в другой, а не зацикливался на чем-то одном. Я даже себя не расцениваю как звезду.

— Насколько важен для вас тот или иной контингент зрителя? Если говорить об уровнях подготовки, образованности, социальной составляющей?

— Мне просто хочется, чтобы в зале было много народа. Здесь я ни на что не нацеливаюсь, зато прекрасно понимаю: такие балеты, которые делаем мы, для молодежи намного интереснее, чем классический балет. При этом совершенно не думаю о деньгах. Балетом вообще невозможно зарабатывать деньги! Театр в принципе не может приносить доход — это изначально убыточное предприятие. Иногда мне вспоминается жуткая картина: Кишиневский театр оперы и балета, «Жизель», семь человек в зале... Это такая трагедия для театра! И, повторяю, не в деньгах дело, а в востребованности. Я был безумно счастлив, когда на последнем спектакле Le Forze del Destino мы просто не знали, куда девать людей — они висели гроздьями на балконе, сидели в проходах. Несмотря на то что я воспитан на классическом балете с четырех лет, реально понимаю, что ребятам в рэперских штанах высидеть четыре акта «Лебединого озера» весьма трудно. Но ведь хочется, чтобы человек приходил в театр! Если такой человек пришел к нам на спектакль и досидел до конца — браво, я счастлив! Но и бабушку-балетоманку я из зала не буду выгонять. Если уж ей не понравится, то пусть хоть поохает и повздыхает. Мне это тоже будет приятно.

— А вот изобилие эротических мотивов в ваших постановках — это заданный режиссерский прием? Или, возможно, что-то другое?

— Обожаю вносить в спектакли то, что люблю в жизни. Например, люблю кальян… И вот в моей рижской постановке «Золушки» мачеха обкуривает принца кальяном. Еще люблю старинные машины — и та же Золушка у меня едет на бал к принцу на старинной машине. К тому же я очень чувственный человек, и всякое проявление эротики, страсти на сцене для меня крайне важно. Это такие подарки самому себе. Здесь один принцип — либо греет, либо нет.

— Связываете ли дальнейшие планы с теми крупными театрами разных стран, где ставили раньше? Полагаю, вряд ли вы с ними сожгли мосты.

— Есть некоторые планы... К сожалению, когда балет выпускается и начинает жить самостоятельной жизнью в театре, у меня по отношению к нему уже нет никаких обязательств.

Спектакль начинает жить самостоятельной жизнью, и неизвестно, когда ему могут перекрыть дыхание.

Что еще важно… Хорошее искусство всегда ведь балансирует на грани попсы и элитарности. И всегда есть опасность уйти в одну из крайностей. Талантливый человек умудряется шагать по вершине этого гребня, не скатываясь ни в одну из этих сторон. Эта возможность — от собственного художественного чутья, которое не дает ему упасть. Когда я ставлю спектакль, я понимаю, что, во-первых, это должен быть тот хореографический язык, за который мне не будет стыдно с точки зрения придумки, ремесла. И в то же время он должен отвечать тем задачам, которые перед ним стоят.

Балетмейстер ведь очень интересная профессия, объединяющая и драматурга, и режиссера.

В этом процессе ты постоянно шагаешь, балансируя между примитивизмом и элитарностью, порнографией и эротикой, между скабрезностью и улыбкой. Но эту дорогу необходимо пройти, чтобы в конце оглянуться и честно признаться самому себе: получилось или нет?

— И как часто оглядываетесь?

— Вообще-то люблю свои спектакли. Особенно последний. Но проходит год-полтора (это, так сказать, мой «буферный срок») и я начинаю стесняться своих же работ, даже самых известных. Недавно пересмотрел «Картинки с выставки» и «Весну священную». У меня был шок!